Есть ли Зазеркалье? Наталья БЕХТЕРЕВА, Академик

Эту замечательную женщину — мыслителя, выдающегося ученого, педагога — нет необходимости представлять особо. Академика Наталью Петровну Бехтереву знают все. И не только потому, что она внучка великого психиатра Владимира Михайловича Бехтерева. Наталья Петровна прошла все круги ада, выпавшие на долю ее поколения. И не сломалась. Она унаследовала стойкость своего деда, поэтому в итоге преуспела в самой трудоемкой области познания — физиологии человеческого мозга. И получила мировую известность.

В 1937 году был арестован и расстрелян ее отец Петр Владимирович Бехтерев, сын великого психиатра. В числе других детей, оставшихся без родителей, Наташа Бехтерева прошла через детский дом и блокадную снежную зиму. После семилетки детей «врагов народа» отправляли для пере воспитания на заводы. Оставляли в покое лишь лучших учеников. К счастью, Наталье Петровне быть лучшей не составляло никакого труда — ни в те времена, ни в течение всей последующей жизни.

Но талантливость в нашем многострадальном отечестве не прощается. На взлете своей научной карьеры Бехтерева стала жертвой анонимки. Деятель обкомовской комиссии В. И. Гребенюк грозился стереть непокорную в порошок и превратить в лагерную пыль! Но анонимку при всех стараниях комиссии Гребенюка подтвердить не удалось, хотя «дело» тянули два месяца. Разумеется, ни один из расследователей и не подумал извиниться перед оклеветанной женщиной. Куда там! «Наследники Сталина» еще были в силе.

Как ни прискорбно сознавать, но и наше новое время не научило нас оберегать таланты. Несколько лет назад Бехтерева вновь подверглась атаке теперь уже со страниц «Известий». Повод? Сын Натальи Петровны стал директором института. Как будто он сам по себе не может быть талантливым человеком!
Ее предали все, кто прежде был больше всех предан. Единственный журнал «В мире женщины» возвысил свой голос в защиту чести и достоинства Бехтеревой. Увы, отзвуки всей этой неблаговидной истории слышны и сейчас…

Несмотря на суровые жизненные испытания, не обошедшие, к сожалению, и семью Натальи Петровны, эта женщина не утратила своих надежд и оптимизма. Об этом говорит завершенная ею исповедальная книга «О мозге человека. Размышления о главном», в которой автор предстает перед нами в совершенно новом качестве — человеком, способным, невзирая на свое высокое положение в науке, рассказать о том, что обычно отвергается учеными, поставить в науке «проблему Зазеркалья».

7 июля 1994 года Н. П. Бехтеревой исполнилось 70 лет. Юбиляр — слишком серьезный человек, чтобы скрывать эту почтенную круглую дату. «UFO-ONLINE» присоединяется к многочисленным поздравлениям в адрес Натальи Петровны и желает ей жить и здравствовать!
Мы весьма признательны академику Н. П. Бехтеревой, доверившей нам право публикации одной из глав новой книги. С удовольствием предлагаем ее нашим читателям.

Наука — это всегда движение вперед. Сама наука, познание нашего мира, безотносительно к рукам, в которых находятся некоторые особенные ее достижения — это всегда «к звездам». Особенно практична глубокая, фундаментальная наука, причем в любой области знаний. Многое в нашей области науки уже известно, причем недавние «просто факты» становятся звеньями системы. Познается благодаря успехам методой то, что казалось непознаваемым — и сейчас, и, может быть, вообще. Оберегая сложную свою область науки, и без того прошедшую трудный путь, от — скажем так — лишней критики, я старалась держаться подальше от так называемых «странных» явлений. Однако прошедшие последние годы были в моей судьбе на редкость трагичными и буквально заставили думать и о своем человеческом, и научном долге — и о том, что в выполнении, особенно, научного долга можно не успеть сделать что-то, что не решается сделать никто другой и что ещё и поэтому, действительно — МОЙ долг.

Я всю жизнь изучала живой мозг человека. И также как и все, в том числе и люди других специальностей, неизбежно сталкивалась со «странными явлениями». Причем очень многое — фальшивка, шарлатанство, многое только кажется странным и можно объяснить уже сейчас, и таким образом многое «сверхъестественное» (странное) становится естественным. Но не все. «Есть многое не свете, друг Горацио…» И вот о многом, что как бы есть и нет, что почти все знают, но обходят либо молчанием, либо бросаются в бой с критикой и ярлыками, я тоже расскажу здесь. Потому, что я не хочу делать вид, что этого нет. Потому, что я надеюсь — придет время и «странные явления» будут более понятными, что, кстати, отсечет дорогу и шарлатанам всех мастей. Потому, что только приняв их в расчет — и, конечно, не все, о чем я пишу и многое, о чем я не пишу, можно будет себе представить более полную картину того, а как же мыслит человек? И, может быть, что такое человек?

Когда я рассказывала о том, как э нейрофизиологических исследованиях мы вышли на своеобразное «плато», что, как я писала ранее, не значило не возможности продолжения работ, а лишь уменьшало вероятность прорыва в изучении мозга, речь шла о целесообразности сочетания нейрофизиологического и прижизненного нейрохимического изучения мозга. Изучения его микроединиц и макро пространства, по лучения сведений о том, что происходит в микронной зоне, и того, что развивается в объеме всего мозга. Наилучшим методическим сочетанием здесь являлось дальнейшее использование возможностей вживленных электродов и позитронно-эмиссионной техники.

Однако, уже тогда, когда этого комплекса у нас еще не было, я заинтересовалась явлениями, которыми как-то не принято заниматься в «серьезных» научных исследованиях — теми, которые могут быть обозначены как особые случаи — «странные» явления: сверхсильные влияния одного человека на другого или на других в заданной ситуации, при чем влияние не только на психическую, но и соматическую сферу, видение отдаленных событий настоящего, прошлого — и (что уже ни в какие ворота не лезет!) будущего. И еще. Полу популярная литература после создания ре анимационной службы все больше наполняется сообщениями о выходе чего-то ( «души»?) из тела — с возвратом а него, естественно, в случае оживления. Это описывается различными специалистами, хотя наблюдается далеко не у всех больных. Почему? Известный нейрохирург А. после двух клинических смертей на вопрос: что там? отвечал: там черная яма… Только ли «реанимационный» это феномен? Или выход души из тела может наблюдаться и не рядом со смертью? Но — и еще. Также невероятными казались сообщения о контактах отдельных лиц с теми (или душами тех), кто ушел из жизни…

Словом, Зазеркалье. Против целебно-вредящих влияний на расстоянии выступила наша Церковь, против реанимационных феноменов—американский вариант ортодоксальной Церкви. Однако в разговоре с владыкой Иоанном, митрополитом Санкт-Петербургским и Ладожским, прозвучали совсем другие акценты. Мы говорили о как будто бы поступившем в Санкт-Петербург приборе, очень нужном нам для диагностики больных с болезнями мозга, для нас — подсобном к аозитронно-эмиссионному томографу. Прибора мы не получили, у владыки были на него свои планы, однако его заинтересовали наши мысли о прорыве в очень трудно познаваемые области науки. В соответствии с формулами, принятыми в Церкви, владыка неожиданно для меня произнес: «Благословляю Вас на эти исследования». Как мне потом разъяснили, это примерно то же, что в светской жизни приказ к действию. Не просто одобрение научного интереса к странным явлениям, а приказ изучать их.

Давайте, читатель, отступим от темы. Я попытаюсь рассказать, почему я этому благословению-приказу придаю значение. И, кстати, большое.

Что сделали Змей и Ева в Раю? Ева под влиянием Змея (злой силы!) вкусила от древа ПОЗНАНИЯ… Ну а затем, как известно, начались все неприятности Евы и соблазненного ею Адама.

Древо, познания добра и зла. Наука. Наука, спасающая человека, природу, несущая добро людям — и наука, вмешивающаяся в жизнь человечества с мгновенным и отдаленным во времени злом, разрушающая природу, вплоть до самой жизни на земле. Электричество, освещающее наше жилище, и атомная электростанция, дающая необходимую для этого энергию. Лазер во всех его вариантах. Коррекция неисправности в генетическом хозяйстве организма — и., ну да, всем хорошо известны газетные и потенциально (надеюсь!) возможные «ужасы» генной инженерии. Как трагична жизнь родителей больного ребенка — дома ли он, в доме ли для инвалидов. И какой страшной может быть непобедимая бактерия, вирус.

Так все-таки почему же я так ценю благословение митрополита? Образованный, современный и глубоко верующий владыка Иоанн не закрывает дорогу в неизвестное, что ох, как просто на словах — и абсолютно реально в жизни. Он отдает это неизвестное в наши руки, понимая, вероятно, что для нас — это скорее антиреклама, чем реклама и уж, конечно, подход к вопросу будет самый бережный, ничто не будет использовано во зло.

И все-таки, еще одно отступление. Я не знаю, что здесь совпадение, что — закономерность. Но во всех тех редких случаях, когда мы реально приближались к прорыву, «шли на прорыв» в не известное, вокруг нас — и, в частности, вокруг меня — начиналась какая-то более или менее неприятная метель — какое-то множество социальных и личных неприятностей. О том же рас сказывают и некоторые другие ученые — в частности те, кто занимается обратимостью времени

(А. А. Гриб, профессор — зав. кафедрой высшей математики Финансово-экономического университета).

Есть ли здесь материальное начало? Думается мне, что очень важно именно здесь, в Зазеркалье, скрупулезно разделять «чистых от нечистых», простое материальное нашего обширного мира и сложные, странные, но существующие явления.

Когда я проанализировала свои «прорывы» и свои «метели» через многие годы, позволяющие объективно отнестись не только к окружающим, но и к себе, я пришла к выводу, что надо рас ширить применение мудрой пословицы: «Умный винит себя, дурак — товарища». Дело в том, что в минуты (иногда — длительно, в годы) творческого подъема, того, в котором только и возможен прорыв в неизвестное, новое, не говоря уже о Зазеркалье, человек меняется. Казалось бы, какая азбучная истина! Ученый, конечно же, находится в другом состоянии — подъема, озарения, внешне проявляющихся в чем-то вроде гордости, своеобразного уважения к себе. Гордость за еще не сделанное? Гордость за возможность осуществить прорыв? Не та ли это «гордыня», которая лидирует в списке семи смертных грехов? Надеюсь, что не так, но…

И метель кружится вокруг ученого, вызвавшего ее на себя тем, что изменился он сам. Я очень не скоро пришла к этим мыслям. Сейчас полагаю: да, так быть может. Думаю даже, что так оно и есть, хотя мне очень нелегко далось и это осознание, и это признание. Но, конечно, признание легче, чем осознание, пони мание причин социально-биологической метели. Хотя вряд ли все именно этим исчерпывается, конечно, все не так просто… (Кстати, как вырастает уважение к человеку, когда он говорит эти последние слова…)В маленьком кругу сторонников будущих скорых открытий чувство окрыленности, внутренней силы вызывает подъем, люди, ИДУЩИЕ ВМЕСТЕ, загораются, думают и работают лучше, интереснее, легче. Вокруг — у тех, что не вместе идейно и исполнительски, но все равно близко — все это часто вызывает раздражение, переходящее у отдельных лиц в агрессию, и их агрессия, особенно если личность не одарена ничем, кроме пассионарности или преимущественно ею, ведет за собой раздраженных. При мерно так: эти, там, похоже нашли клад или вот-вот найдут. Пусть делятся. Мы тоже тут были…

Мысленно я вижу теперь подобные ситуации в виде двух хороводов: маленького — внутри, большего — снаружи, движущихся в разные стороны. И так как каждый человек в маленьком хороводе, как и во всех таких празднично-театральных ситуациях, стоит спи ной к тем, кто в большем, он очень уязвим и, хотя и по-разному, физически выживает в двух ситуациях — сохраняясь как победитель (если!), сдаваясь как побежденный (если!). А вокруг живет действительно большой мир, больше или меньше вникающий в существо происходящего. (То ли он шубу украл, то ли у него шубу украли, но что-то есть.) Наиболее выгодно для человека во внутреннем хороводе уметь при победе совсем забывать про метель. «Какое все это имело значение, если есть Победа?» Или, как любила говорить моя мать: «А все-таки, это (какое-либо Это!) получилось, а все-таки — я (мы) этого добилась». Цена не имела значения.

А я знаю, что и где со мной сделала Цена, чего я каждый раз лишаюсь после очередной метели.
Последняя и самая страшная метель, где ведущими стали мои самые близкие НО НЕ ВОШЕДШИЕ ВО ВНУТРЕННИЙ ХОРОВОД, началась потихоньку. Мне совсем не казалось, что она перейдет в ураган, мне не верилось.., но это есть теперь, было в моей жизни. Есть это и в их жизнях… И этого не вычеркнешь.

Развивая нейрофизиологические исследования, я почувствовала не одно, как я писала ранее, а одновременно два плато, разного уровня, разной преодолимости. Первое — и о нем подробно сказано ранее — мы не можем продолжать далее без знания о том, что происходит в целом мозгу. Именно объединение знаний о точечных событиях в мозгу и о том, что происходит в целом мозгу (ПЭТ), дает возможность нового прорыва в неизвестное и одно временно поможет подтвердить или отвергнуть то, что формировалось на основе имевшихся ранее возможностей. Без этого технологического уровня буквально нельзя дышать сегодня в науке о мозге. Об этом я написала специально в другой главе, в главе «Почему ПЭТ?»

А второе плато, или скорее стена, было бледным, размытым, его и плато-то я еще и мысленно не называла Какая-то ватная стена. И есть она, и нет ее. Это было и чувство, и знание того, что сегодня еще нет методико-технологического подхода к пониманию некоторых «странных» явлений человеческой психики — как минимум, а может быть, и механизма сложных явлений психики вообще. Но осознание последнего при шло позже.

Сначала все казалось исключениями: пророчестве болгарки Ванги; общение с теми, кого уже нет — американца Андерсена; влияние на аудиторию и индивидуумов типа Кашпировского.
Мы с детства слышали о пророках, о ясновидящих. Но это были какие-то особые люди, жившие давно, да иногда казалось «и бывшие ли? и жившие ли?» «И так ли все было?» Мы знаем, как лжет история народов, написанная «ориентированным» человеком, а не безразличным летописцем. Почему бы не лгать истории личностей? Почему бы не выдумать героев, если они нужны — ну мало ли для чего?

Во второй мировой войне нужен был и массовый, и индивидуальный героизм. Если чего-то не хватало — создавался образ, и люди шли за образом. Или в крайнем случае за лозунгом. Некоторая доля атеизма, как кажется атеистам, способствует науке (на самом деле вера может способствовать больше, чем атеизм). Атеизм как мировоззрение очень обедняет духовную жизнь человека и ставит преграды возможности ее познания.

Как же обстоит дело со «странными» явлениями сейчас, на границе третьего тысячелетия? Оставим пока рассуждения, посмотрим факты.

Есть будто бы реальная пророчица сейчас, Живет она в Болгарии, близ города Петрич, в селе — вернее, принимает посетителей в селе, а живет а самом Петриче — Евангелина, тетя Ванга, и которой приезжают и узнать, что с пропавшей коровой, что с пропавшим человеком, будет ли жить больная — да мало ли о чем может захотеть узнать человек.

Приехала я в Болгарию, когда мы все были воодушевлены нашей революцией сверху, нашей перестройкой — и не узнала Болгарию после почти тридцатилетнего перерыва. Кругом все так же, как в это время у нас — пустые прилавки, закрытые магазины «для партийно-государственной элиты и почетных гостей». А там-то какое убожество! (Мы сейчас забыли, что в конце правления Брежнева именно так жили мы. Спасали цены на продукты первой необходимости и знакомство со спекулянтами.) Мои научные лекции в Болгарии шли при закрытых дверях — не дай бог, я поделюсь нашими восторгами, время разочарований и негативизма было еще впереди, Мы стали угрозой устоявшемуся раю элиты, и это элита хорошо чувствовала. Ну, все это меня в тогдашней нашей эйфории не очень-то встревожило. К Ванге! К Ванге!!!

А сначала все-таки пришлось заехать на чашку кофе к секретарю горкома Петрича — правила игры распространялись и на «чудеса» — или, как мы приняли ранее «странные» явления. Правда, речь шла о прекрасной Болгарии, об этих ее южных краях (естественно, наиболее прекрасных) и о том, что мне надо торопиться. Кстати, действительно не опоздать к Ванге помог только переход на летнее время, не учтенный в нашей поездке и не учитываемый Вангой. Она, как выяснилось позднее, всегда очень точно (слепая!) знает, который час, но не признает переходов ни на летнее, ни на зимнее время. Или, судя по реальности, с которой я встретилась при посещении Ванги, она живет всегда по тому времени, которое у нас называется зимним. До поездки к Ванге я видела о ней фильм на Софийской студии документальных фильмов. Он, безусловно, впечатляет, однако ни в какое сравнение не идет даже с короткой личной встречей. Ведь не секрет, что какие бы чудеса мы не увидели при записи, сделанной не нами, мы вносим поправку в то, что видим на экране; равно как вносит поправки и любой другой зритель, если «чудеса» будем на пленке предъявлять мы.

Водитель оставил машину метрах в трехстах от домика Ванги, на пыльной проселочной дороге, по которой мы и пошли дальше. Там же стояло еще несколько машин посетителей, приехавших ранее нас. Иными словами, звуки приехавшей и остановившейся у дома Ванги машины не только вообще, но и на тот же день не могли считаться чем-то специально привлекающим внимание. А шли мы по мягкой от пыли проселочной дороге, и таким образом шаги наши не были слышны. И, тем не менее, вскоре после того, как я подошла к забору вокруг дворика при домике Ванги и встала за одним из многочисленных жаждущих встречи с Вангой, раздался ее пронзительный голос: «Я знаю, что ты приехала, Наталья, подойди к забору, не прячься за мужчину». Так как я всего этого не ожидала, да еще не Бог весть как понимала болгарско-македонскую речь Ванги, но поняла, что произошло с третьего или с четвертого «перевода» — люди обернулись ко мне и как могли объясняли, о чем идет речь, что сказала Ванга. О моем приезде в этот день Ванга была предупреждена заранее, ей могли сказать, что я приехала — так спокойно я восприняла эту первую «странность». Прием посетителей начался в точно назначенное время, и Ванга сразу же прислала ко мне кого-то из своих близких сказать, что не принимает она меня среди первых, так как ей нужно «войти в определенное состояние, разогреться».

Перед встречей с Вангой я очень хотела помолчать и сосредоточиться. Но случайно или нет, мое окружение, приехавшие со мной и медики сделали все, чтобы это было невозможным. И я договаривала ответ на какой-то очередной вопрос, когда меня позвали к Ванге, Малюсенькие деревенские сени — ну, что-нибудь метра два на полтора. У окна стол. Против входа на стуле за этим столом сидит Ванга, «тетя Ванга», которая всех называет на ты и которую надо также называть на ты. Она слепая, лицо перекошено, но по мере того, как на нее смотришь, лицо кажется все более и более привлекательным, чистым, милым, хотя она поначалу была уж никак мной не довольна. Не было у меня традиционного куска сахара, который я должна была сутки держать до прихода к ней — по убеждению Ванги, кусок сахара за сутки впитает в себя информацию о приходящем, а затем Ванга пальцами рук ее считывает.

Традиционный подарок… Я подарила ей чудный павловопосадский платок в полиэтиленовом пакете. Ванга протянула руку за сахаром — нет у меня сахара, тетя Ванга… Вынула из пакета платок — «Ах, да ты же совсем его не трогала» (кстати, правда — второе «чудо») — и начала поглаживать полиэтиленовый пакет. «Ты зачем пришла? Что знать хочешь?» Ничего специального, ответила я, хотела познакомиться с тобой, я исследую свойства мозга человека, и мне хотелось самой поговорить с тобой. «Для науки, значит, ну да. Марию знаешь? Якова знаешь? Сергея?» Нет, тетя Ванга, не знаю.

Помолчала Ванга, откинулась на стуле, что-то недовольно пробормотала (кажется, о науке) и вдруг слегка отклонилась влево, лицо стало заинтересованным. «Вот сейчас твоя мать пришла. Она здесь. Хочет тебе что-то сказать. И ты ее можешь спросить».

Зная, что Ванга нередко говорит о недовольстве ушедших в иной мир родственников, о том, что они сердятся из-за невнимания детей к их могилам, я, ожидая того же ответа, сказала Ванге — мама, наверное, сердится на меня (мама умерла в 1975 г., я у Ванги была в 1989. Я после смерти мамы ездила пять лет подряд к ней на могилку). Ванга послушала послушала и вдруг говорит: «Нет. Она на тебя не сердится. Это все болезнь, она говорит, это все болезнь». И далее мне, одновременно показывая своими руками: «У нее же был вот такой паралич»— руки Ванги имитируют дрожание. «Вот такой». Паркинсонизм, комментирую я. «Да, да правильно, паркинсонизм». Так и было, мама двенадцать лет болела тяжелейшим паркинсонизмом… «У матери к тебе две просьбы; сходи к монахам и закажи, чтобы ее поминали. К монахам». «В Ленинграде,— спрашиваю я,— в Москве?» «Да нет, к монахам». Загорск? «Да, да Загорск». А вторая просьба — «Поезжай в Сибирь». Навсегда? Когда? Куда? «Куда тебе сказано, в Сибирь. Не навсегда. Когда? Сама поймешь, скоро». «А что это — Сибирь?» Ванга смеется. «Город? Место?»
— Да никого у меня в Сибири мет. И зачем я туда поеду,— говорю я. Ванга — «Не знаю. Мать просит».

Кстати, совершенно неожиданно по приезда в Ленинград я получила приглашение в Сибирь на чтения, посвященные моему деду, академику В. М, Бехтереву. И не поехала. И жалею об этом до сих пор. Значительно более поздняя поездка оказалась бессмысленной, хотя Байкал красив и со своей пологой и скалистой стороны, в поездке радовали только друзья.

Может быть, если бы… Но кто может сейчас ответить на этот вопрос?!
А дальше Ванга начала меня спрашивать. «Где твой отец?» Не знаю — не совсем правду ответила я. «Как же ты не знаешь, ведь это же было убийство, убийство. А где гроб?» Гроб — это могила. «Гроб его где?» Не знаю — здесь уже правда. «Как же ты не знаешь, ты должна знать, ты постарайся — и будешь знать». Ах, Ванга, Ванга, подумала я, ну кто же мне скажет, где лежат кости моего расстрелянного отца.

Сказали. Переспросила через другие каналы. Подтвердилось. Весьма, весьма вероятно, что вместе со всеми такими же несчастными, как мой отец, его похоронили вблизи Ленинграда, в Левашове. Была я там — растут деревья, трава кусты. А где ходишь по праху жертв, где по праху здесь же захороненных их палачей — не сказано. Хотя где-то, кому-го это должно быть известно. Наверное, методом исключения, сказав, где лежат палачи.В залах скалы, где захоронены Франко и Ривера, много надписей. Одна из них — смерть уравняла всех — все они дети Испании. Это о событиях 30-х годов в Испании. Не могу думать, что смерть уравняла жертв и палачей, это кощунство — хоронить палачей вместе с жертвами. Одно дело — война, пусть и гражданская. Другое — палачи и жертвы. Наверное, даже когда вернулось правосудие и казнили палачей, считали, что никто ничего не узнает? Так же, как завербованные КГБ стукачи твердо верили в вечную тайну своего предательства друзей и близких? Правильно, кстати верили. Мы до сих пор не знаем их, так же как не открыты документы, где на одной из страниц человек еще жив, подписывая на себя ужасающую, бессмысленную ложь, а на последней странице его уже нет, приговор приведен в исполнение. Пока этих документов не будет на белом свете, пока они будут в архивах, я не поверю, что именно в карающей деснице нашего благословенного государства что-либо изменилось. Пока при их поддержке их агенты могут публично порочить ученых в печати и во всех средствах массовой информации, их сила ничуть не уменьшилась. Если бы они с тем же жаром боролись с преступностью!

А для поколения, лично не знающего, что самовар может быть горячим (мы почти не пользуемся сейчас самоварами), а террор реален — вдруг оживающие призраки прошлого — не самая страшная проблема. Есть важнее. Ну, например, пещеры Аладина, хотя бы и замаскированные под уличные ларьки, так невероятно обезобразившие наши города. Красота спасет Мир? Хорошо бы, но пока Аладин сильнее. Падает рождаемость, растет смертность, растерянные горожане и селяне не вспоминают гениальных слов, вложенных в уста Мефистофеля: «Этот идол Золотой! Волю неба презирает! Насмехаясь, изменяет он небес закон святой» (Фауст, опера Ш. Гуно). Вечно живая классика…

«А ты зачем ходишь к зам. министра? Не твой это человек, пообещает — и ничего тебе не сделает, ходи к министру. Это — твой человек» (Ванга). Действительно, последнее время я пробовала решать организационные, строительные и денежные вопросы с заместителем министра здравоохранения СССР. Ни чего из этого не выходило и не вышло, Ни до, ни после я к нему, по крайней мере, систематически не обращалась, Трудна директорская должность, особенно директора вне Москвы. От всей этой непролазной бюрократии я уставала больше, чем от всего остального. Потому и решила избавиться от директорства к 65 годам. О чем и объявила в 64 года вполне официально. Чем и развязала в Институте яростную борьбу за власть, Но об этом — в другом месте.

Мне казалось, что о моих походах к зам. министра тетушка Ванга уж никак не должна была знать. Догадалась случайно? Сейчас полагаю — догадаться об этом невозможно, мои приезды в Москву были в разное время.
Дальше. «Что-то я очень плохо вижу твоего мужа, как в тумане. Где он?» В Ленинграде. «В Ленинграде… да… плохо, плохо его вижу». Несколько месяцев спустя мой муж умер в достаточно трагической ситуации. Имели ли слова Ванги отношение к страшным моим личным событиям? Не знаю. Не думаю.

«А несколько лет тому назад рядом с тобой было три смерти». Я как-то не сообразила и сказала, да, дед, отец, мать. «Ну что ты об отце и деде, те погибли много раньше. Трое почти рядом». Правда, подумав, молча согласилась я, было так. Моя мать, жившая с нами, мать первой жены моего мужа и моя единственная, очень любимая мною подруга. С расстоянием между смертями около двух лет. Но почему вдруг об этом? Хотя сейчас я бы ответила себе: а почему бы и нет? Ведь я не задала определенного вопроса Ванге, я просто хотела ее послушать. Да, смертей было три. И вдруг: «А ты, может быть, о себе беспокоишься? Так у тебя со здоровьем все в порядке. Вот сестра твоя не выздоровеет, так и будет болеть, не поправится никогда». Да, мне нездоровилось, а сестра моя лежала уже не знаю который раз в больнице. И сейчас она хворает и все то же, то же, что и было. Младше меня на девять лет, в 55 лет вы шла на пенсию, теперь — инвалид пер вой группы. А что с ней? Трудно сказать. Язва голени — то есть, то нет. Хроническая язва голени. Нет сил. Замедленность движений. Не всегда может встать. В давние времена про таких говорили — сглазили. Сглазили — и что гут гадать докторам, тем более, что ни лучшие, ни просто хорошие доктора помочь ей не могут. А была она в юности редкой красавицей, высокая, стройная, белокурая, зеленоглазая да не долго была. Уже к тридцати-тридцати пяти была просто миловидной женщиной, а к пятидесяти и верить в прошлую красоту было не возможно. Очень любила ее мать, и она была дочерью душевно близкой матери. И вот прошли несколько лет после моего разговора с Вангой. Моя сестра, слава Богу, жива. Но она действительно не вылечилась Ей потихоньку — скажем так, не лучше Все то же. Но как об этом могла знать Ванга, «тетя Ванга»? Ведь то, что я ей сказала о болезни сестры, было очень невинно — немножко приболела, скоро поправится: «Твоя сестра не поправится». Откуда? Не знаю. А и мой муж и сестра были от Ванги на одинаковом расстоянии. Откуда ясное видение событий. связанных с моей се строй, и «мужа твоего неясно вижу, как в тумане». Не знаю.

Было и что-то еще, вспомню — доскажу. Тогда, когда подобные встречи происходят — нажется, будешь помнить каждое слово всю жизнь. А потом — и это, как к счастью и другое, постепенно бледнеет, как будто все менее прозрачная пелена ложится на прошлое, через которую все еще просвечивают факты и потихоньку бледнеют, выцветают краски, выцветают и эмоции. Как прекрасно, что эмоции могут выцветать! Как великолепно, что прячутся в сундуки истории великие и малые трагедии. И пусть с ними даже уйдут и прошлые радости. Это — цена! Я готова ее платить, хотя есть у большинства людей своего рода защита — берегут они память о радостях. А отсюда — «что прошло — то будет мило».

Лиц, претендующих на возможности видеть прошлое, настоящее и будущее, очень немало. В мои задачи не входит ни их оценка, ни сравнение, ни дифференцировка чистых от нечистых, истинных пророков от шарлатанов. Мне важно было повидаться с человеком, чьи особые свойства действительно прошли проверку и числом, и временем — мне неважно, сколько их, похожих или даже таких же. Пусть одна, пусть тысяча. Мне важно было убедиться самой — да, та кое бывает.
Ванга в конце разговора очень звала приехать еще. Да я бы и съездила, но цель-то уже была достигнута. Человек с особым видением, ясновидением, кстати, при слепоте физической — существует, он имеет имя, адрес, его можно описать, потрогать, он живет среди нас — Ванга. Мне важно было лично убедиться, что такого рода феномен — видения событий прошлого, настоящего, отдаленного территориально за пределы возможностей сенсорной сферы, и во времени будущего — может существовать. Я не могу не верить тому, что слышала и видела сама. Ученый не имеет права отвергать факты (если он ученый!) только потому, что они не вписываются в догму, мировоззрение.

Позднее, когда я стала ближе к Церкви, я была уже полностью подготовлена к тому, чего бы легко поверить в существование пророков Божьей милостью. Является ли Ванга пророком Божьей милостью? Этого мне не дано знать. Она религиозна, по крайней мере, внешне, она много физически страдала — не знаю, были ли у нее душевные страдания с признанием Божьей воли и терпением — словом, не знаю очень многого. Но то, что я знаю,— Ванга не может быть отнесена к шарлатанам. Подсчет о теперь уже сбывшихся ясновидениях о настоящем и пророчеств о будущем достигает у Ванги 80%! Что же касается 20% — здесь могут быть и те случаи, которые и я первоначально относила к возможному знанию обо мне и не оценивала как ясновидение. И, конечно, имеющаяся в нашем распоряжении свобода воли — действительно, во многих мелочах мы «свободны».

Что мне хочется подчеркнуть здесь еще о Ванге. Интерес к ней очень велик и, вероятно, если бы за контактом с ней последовало зло, не случайное, а у множества лиц, это было бы известно, У нее много «сторонников», но уж и противников хватает, не пропустили бы такой лакомый кусочек!
Мое стремление самой удостовериться в странных явлениях и дать им по возможности объективную оценку сыграло со мной злую шутку — да и далеко не шутку тогда, когда меня заинтересовало влияние Кашпировского на индивидуумов и аудиторию. Скажу сразу — слова мои, ставшие названием второго интервью в газете «Час пик» — «Уж лучше бы он был шарлатаном» — это был просто крик души, моей души.

Первое знакомство с Анатолием Михайловичем Кашпировским состоялось в академической гостинице города Москвы, куда он пришел ко мне то ли за советом, то ли за помощью. Дальше я много раз его видела и видела, как он создавал свой образ ( «имидж», мы теперь любим все иностранное). А вначале я разговаривала с врачом из провинции, могущим как он говорил, и желающим помочь детям с энурезом — ночным недержанием мочи. И только, Для этого нужно было телевидение, т. к. детей таких много и телевизионный контакт обеспечит лечение очень большого числа больных. Я не предвидела в этом первом случае во время разговора никаких сложностей. Не только право, но и обязанность врача — помогать. Случай же этот очень подходил именно для психотерапевтического воздействия. Так почему запреты? Представить себе не могла особенностей влияния Анатолия Михайловича, его претензий и стремлений.

Наверное, степень внушаемости у меня близка к средней — я могу и согласиться с чужим мнением, и противостоять ему и словами, и поступками. Во всяком случае, избыток внушаемости меня ни когда не преследовал. И, несмотря на это, через час после разговора с Кашпировским, где он. совершенно вскользь прошелся по моей возможной диете (исключить хлеб, картошку и т. д.), мы пошли с моей приятельницей обедать вниз в наш плохонький, но привычный ресторан. Мы разговаривали, и я обратила внимание на то, что моя визави как-то «не так» ест. Когда же я взглянула на свою тарелку, я увидела, что «не так» ела именно я, а не она. Жареная картошка, которую я люблю, была на моей тарелке аккуратно сдвинута в сторону (!) «Ничего себе — влияньице»,— подумала я — и немедленно как бы закрылась от Анатолия Михайловича. Удалось ли мне это полностью — мне судить трудно, однако ни в каких последующих контактах моих с Анатолием Михайловичем ничего похожего со мной не происходило. Я хотела и хочу похудеть, но не считала, что к этому должен иметь отношение А. М.

И тем не менее, я продолжала считать телевизионные сеансы А. М. для лечения детей с энурезом не только возможными, но и желательными, причем маленький эпизоде неожиданным моим поведением за едой насторожил меня только в отношении меня самой — ну, как же, разговор о весе, картошке и хлебе был, да еще а условиях прямого разговора — ну, случилось, надо быть осторожнее, может быть, я сама уж очень хотела по худеть. Надо быть осторожнее. И пока — все.
Насторожилась я позже. Мне показали видеофильм, снятый в Киеве во время сеанса А. М. на стадионе. Я увидела, как легко, с каким удовольствием, сладострастием прямо-таки А. М. делает почтенных (хотя бы по возрасту) людей смешными, заставляя их рыдать, заламывать руки, выходить на лужайку стадиона. И тут же сеанс «обезболивания». Ряд мужчин — и юркий А. М. со всей силы топчет каблуком пальцы их ног. Им не больно, хотя один просто падает. А целы ли их ноги? Этого никто не проверяет. Ну нет, это абсолютно недопустимо, так может поступать не врач-психотерапевт, а просто садист. И никакие дальнейшие уже широкоэкранные вещания А. М. о добре, покое для людей меня не могли убедить в его искренности — это удобная форма «так надо». Еще до просмотра стадионного безобразия, все еще веря, что мы имеем дело с: врачом, мы исследовали двух добровольцев. Действительно, физиологические и биохимические показатели организма легко «двигались» под воз действием А. М. Считая это началом работы, мы не организовали ни контроля, ни повторения. Да и кто же мог предположить, что А. М. этих двух исследований достаточно «на всю оставшуюся жизнь». Что не продолжение работ поможет сохранять имидж непризнанного (или признанного не всеми) «гения», которому нет условий для научной работы, для желанной проверки и т. п. Эту-то сторону изучить «как изменяются показатели жизнедеятельности организма под влиянием воздействия» — причем какого бы то ни было — очень просто в любой работающей лаборатории. Не сложно посмотреть и вторую сторону — и даже не словесный состав «воздействия»—а рисунок голоса А. М. Уж если «влияние» может осуществляться с пластинок-пленок, да еще только определенное время (что-то около 6 раз), а дальше, «воздействие» слабеет — надо анализировать звук, искать в нем необычные компоненты или определенные сочетания обычных. Не надо надеяться, что именно в этих двух типах работ будет получен полный ответ, объясняющий интенсивность воздействия.

31.03.2010, 15393 просмотра.

Обсудить статью на форуме

Добавить комментарий